грациозный вороной жеребец, прильнув к решетке мягкими ноздрями. Здравствуй, маленький! Я глажу его, а он тычется в сверток, избалованный любимчик. Начинает всегда, с арбузных корок, предпочитая их даже сахару. Что же, о вкусах не спорят. Оксана, наш конюх, здоровается со мной и начинает посвящать в новости, которые в невероятном количестве оседают в ее голове. Собирай Атамана, говорю, предупреждая затянувшееся продолжение одной истории, начатой еще вчера.
Быстро проходят утренние тренировки. Главное — впереди. С полудня трибуна понемногу заполняется. Заезды начнутся еще нескоро, но любители приходят смотреть проминку, прикидывая шансы лошадей. Как пульсируют минуты! — кажется, только что была маховая работа с бригадиром и вот — проминаю двухлетнюю кобылу к первому заезду — наскоро обедаю — уже вовсю чистит Оксана Атласа — колокол, объявления диктора — нервничает кобыла, сбоит, перебором ставлю ее на ход, заканчиваю без места.
Снова напряженная карусель бегового дня: помочь старику распрячь лошадь — Оксана занята с Атласом, бинтует его, надевает нагавки. Я подхожу, чтобы помочь ей: приспосабливаю легкий капсюль на голову, сняв заранее недоуздок, потом набрасываю сбрую и подношу удила ко рту. Атлас не дается, дергает головой, делает вид, будто хочет укусить. Я оглаживаю его, успокаиваю. Наконец, он раскрывает рот, и удила занимают свое место. Наши обычные игры продолжаются: я продеваю подхвостник через пышный хвост жеребца, который он поджимает нарочно, ожидая сахара, и обижается, когда не получает его. Пока не заслужил. Остается только застегнуть подпругу и еще проверить, чтобы нигде ничего не давило и не терло. Конь звенит удилами, жует, издавая понравившийся звук, косит глазом. Обычно Атлас всегда начинает волноваться перед запряганием. Я скармливаю ему морковку, и его влажные губы приятно щекочут мне ладонь. Аркадий уже проверил призовую качалку — «лиру» и смазал оси. Короткая запряжка с накатом — то, что нужно для Атласа. Ехать в такой качалке неудобно: слишком высоко подняты ноги, лошадь совсем близко и Атлас имеет привычку, финишируя, поднимать хвост, который полощется и хлещет меня по лицу. Я, надевая защитные очки, беру секундомер и вожжи. Все готово. Оксана отходит, и мой вороной, гарцуя, выезжает из конюшни. На кругу наездник I категории Шмаров уже заканчивает предварительную работу с Кларнетом, американским рысаком, нашим главным конкурентом. Я вижу, что Кларнет в прекрасной форме и может улучшить свой рекорд.
Вспоминаю участников приза и оцениваю свои шансы, думая о тактике бега. Будет очень трудно, потому что Атлас заявлен седьмым колесом, а Кларнет — первым. Кроме того, с нами едет Прокопенко, помощник Шмарова, и он сможет поддержать шефа, а из моего отделения — никого. В призе также выступает маленький, но очень резвый Восток, гнедой, неровный, сбоистый жеребец в руках пожилого мастера Ванина, который во время бега всегда напряженно смотрит на седелку своей лошади, будто бы мир за пределами этой конской спины перестает существовать.
Тем временем проезжаем перед трибуной. Атлас нервничает, прядет ушами, ему скопление людей, видимо, представляется назойливой гудящей угрозой, которой никак не избежать. Жеребец ложится в удила, и я откидываюсь, чтобы своим весом сбалансировать его мощный ход. Прохожу поворот и репетирую бросок на прямой со стороны конюшен. Атлас, как и его отец, знаменитый Тополь, вытягивает лебединую шею во время финишного ускорения. Я все же не даю жеребцу развить максимальный пейс, замечая Шмарова, стоящего вместе с Прокопенко у барьера рядом с их конюшней и внимательно следящего за бегом моего жеребца. С ними еще несколько наездников и конюхов.
Постепенно Атлас снижает темп, и я перевожу его на скаковую дорожку, чтобы не мешать заезду, проходящему сейчас по призовой. Мой бригадир, Лев Степанович, на гнедом трехлетке ведет бег. У него в спине затаился Ванин на сереньком орловце. Я уже знаю, что будет дальше в этом заезде: на финише Ванин начнет бросок. Проведший всю дистанцию, гнедой к тому времени устанет. Лев Степанович выжмет из него все, но...
...Атлас поступил на ипподром упрямым, своенравным, неоформившимся жеребчиком с большой головой и озорными повадками. С ним занимался сам бригадир. Ежедневно по полтора-два часа больше, чем с любой другой лошадью, Атлас работал на дорожке в любое время года, при любой погоде. Постепенно его ход приобрел стабильность, красоту и уверенность, которые сделали его победителем всех двухлетних и трехлетних призов, в которых он участвовал. Но не железный он был, живой, и нуждался, чтобы сохранить форму, в спокойной работе, небольшом хотя бы отдыхе. Но Лев Степанович записал коня на приз Витта, зимнее дерби, как его еще называют. Стоял двадцатиградусный мороз. Атлас провел первую четверть в 32 секунды, вторую в 31, третью — в 31! Он шел в отрыве от всех лошадей, на рекорд. В последней четверти он устал, резко снизил пейс. Здесь бы понять мастеру, довести его спокойно, черт с ним, с результатом. Но сзади неудержимо накатывался Пелетон, и Лев Степанович сделал последний посыл, хлыстом понукая усталого коня совершить невозможное. И Атлас сделал невозможное. Я до сих пор не знаю, откуда у него взялись силы. Но, может быть, сил уже не было, просто сердце, созданное для борьбы и побед, отдало последние запасы энергии — и Атлас еще раз ускорился. Он пришел первым к финишному столбу, на корпус опередив соперника, потом пробежал еще метров двадцать и встал. Это было перед трибуной. Зрители приветствовали победу фаворита. Лев Степанович слез с качалки и подошел к коню. Ноги у Атласа дрожали. Бригадир взял его под уздцы и так привел, жалкого и больного, в конюшню, и я увидел слезы, самые настоящие слезы в глазах Атласа.
После того приза он долго отстаивался в конюшне, сначала почти ничего не ел, ему делали уколы, компрессы, растирания, но постепенно Лев Степанович утвердился в мнении, что на Атласе пора ставить крест. Я вступилась за коня и сказала, что если никто не находит в себе мужества, то я смогу ездить на нем. Просто в запале сказала, почти не надеясь, но Лев Степанович улыбнулся тогда и сказал: «Давай, дочка!»
...Колокол приглашает на парад участников Большого приза. Мы под последним, седьмым, номером пристраиваемся в хвосте колонны и проходим перед трибуной. Зрители восхищенно смотрят на лошадей, что-то кричат. Наездники начинают делать прикидки.
Снова колокол. Мы проходим по самому краю дорожки до стартовой машины. Я нашептываю ласковые слова Атласу, натягиваю вожжи — он что-то гарцует и, боюсь, может сбиться. Старт-машина ускоряется и сворачивает: первый гит начался. Атлас влег в удила и рвется вперед. Бег повел серый Маркиз в руках Прокопенко. За ним — Кларнет. Все понятно: орловец проведет первые три четверти, а потом у него из-за спины будет финишировать Кларнет. Обычная беговая тактика. Ладно, давай, маленький! Я ускоряю Атласа, подвожу его к Маркизу и пристраиваюсь рядом с ним вторым колесом. Орловец ведет бег не очень резво, он устанет раньше времени, если ускорится. Спрашиваю Прокопенко, как вчера окончился футбол. Он молчит, стиснув зубы. Огромный жеребец в его руках широкой поступью меряет дорожку ипподрома. Атлас дышит ровно, все идет хорошо. На выходе из последнего поворота я нарочно немного отстаю с Атласом. Кларнет теперь зажат в «коробку» и не может начать бросок. Шмаров орет: «Дай бровку! Отверни!» Я вижу тень справа: это из-за моей спины начинает финишировать Восток. Пора! Маркиз впереди меня только тормозит пейс заезда и, перед тем как окончательно выйти из борьбы, сворачивает поперек дороги Атласа. Кричу: «Берегись!» — и посылаю вороного. Его хвост, как флаг у моего лица. Смотрите все! Вот он, знаменитый финиш Атласа, который стоил мне стольких усилий.
...После трехмесячного перерыва я наконец начала работу с Атласом. Много раз неудача ввергала меня в отчаяние, но все же я не опускала рук, выводя Атласа сначала в недоуздке, потом под седлом и, наконец, в закрытых блиндерах и наушниках, с мягкими удилами во рту. Атлас совершил круг по дорожке. Это была победа. С той поры жеребец начал регулярно работаться, и постепенно были сняты наушники и блиндера. Однако все четырехлетние призы, включая дерби, были пропущены, выступать в призах Атлас начал только осенью, выиграв приз на 2400 м. Так что до сих пор пятилетний жеребец не мог показать резвость выше 2.05, а значит, пока не вошел в элиту, которая для лошади означает возможность в заводских условиях заниматься своей природной обязанностью — производством молодняка...
Я вожу под уздцы вороного красавца, он медленно остывает после борьбы, белые клочья пены собрались на губах, голова постоянно вскидывается. Его уже обтерли мокрой суконкой, и вскоре он будет готов ко второму гиту. Время, показанное Атласом в первом,— не слишком высокое — 2.06, так что исход приза еще далеко не ясен. Поэтому, сохраняя еще надежды, никто из участников не снял, как это часто бывает после первого гита, лошадей: все могут пробежать быстрее. Атлас тоже сохраняет запас: он ведь бежал вторым колесом, значит, покрыл расстояние большее, чем шедший по бровке Кларнет, который, я уверена, тоже еще не раскрыт. Ничего, Атласик, ничего, все равно ты лучше всех, шепчу я.
На старте я держусь немного позади и вижу, как Шмаров посылает Кларнета, чтобы тот занял бровку и повел бег. Я, срезая угол, перебором ускоряю Атласа и пристраиваюсь в спине у Кларнета. Вот так! Теперь я поеду броском, когда «американец» привстанет финишем.
Ведущий бег Кларнет держит высокий пейс. Первая четверть пройдена в 31,5 секунды, вторая — в 31. Атлас ровно дышит, и морда его почти касается красного шмаровского шлема. Тяжелый топот приближается сзади. Это Маркиз подходит ко мне и закрывает справа. Теперь я сижу в «коробке», из которой никак не выбраться. Прозевала, какая зевака! Кларнет уверенно ведет бег, и его ноги мелькают, как спицы в колесе, частотой компенсируя короткий шаг. Третья четверть пройдена в 32 секунды. Надо ускорять Атласа, но он плотно закрыт. В смятении выворачиваю коня вправо, его уши, заложенные во время ровного бега, озадаченно двигаются: куда? Прокопенко цедит сквозь зубы: «Отдохни». Но что это?
Серая Полынь, управляемая Витей, моим бывшим другом и ускорившись, третьим колесом захватывает орловца, обходит его и становится вровень с Кларнетом. У нее нет больше сил, она еле выходит на прямую, но успевает оттеснить Маркиза. Виктор отворачивает вправо и — обернувшись ко мне: «Давай, Нинка!» Я «режу нос» у Полыни и выхожу в поле, но наперерез моему движению бросается Восток. Он сбоит в посыле и скачет, мешая вороному финишировать. Я еще резче заворачиваю в поле и перемещаюсь на внешнюю окраину дорожки... «Американец» уже далеко, он заканчивает дистанцию, не снижая пейса, и сейчас находится в двух десятках метров от меня. Все кончено. Я еще опускаю поднятые вожжи, сознавая, что бесполезно бороться против такого отрыва. И тут мой конь, почувствовав свободу, поднял хвост. Его лебединая шея вытянулась в отчаянном порыве. Атлас начинал свой последний финишный бросок.
Побеждающий Шмаров тоже поднял вожжи, только корпусом помогая Кларнету, но вдруг черная тень справа вклинилась в сектор его зрения. Не веря своим глазам, он «давил» на рыжего жеребца, и тот, страдальчески выкатив глаза, ускорил и без того высочайший пейс. Его ноги замелькали еще быстрее, а до столба оставалось всего ничего... Но уже ничто не могло одолеть вороного, который финишировал шагом столь же частым, но гораздо более широким, чем «американец». И, растянувшись в одну линию, в один сгусток трепещущей энергии, Атлас вырвал полголовы преимущества и первым пересек заветную черту.
— Молодец, Журавлева,— говорит главный судья, вручая мне кубок ипподрома и диплом,— 2.05, элита!
Как сквозь сон смотрю на Льва Степановича, поздравляющего меня, на счастливую Оксану, на Аркадия. Сама вываживаю коня, он разгорячен, но постепенно приходит в норму, его широкие ноздри уже с меньшей силой выпускают струи жаркого воздуха. Я завожу Атласа в денник, рабочий день окончен, и неожиданная тишина — как океан после раскаленного пляжа.